Придет весна и вновь заглянет Мне в душу милыми очами, Опять на сердце легче станет, Нахлынет счастие — волнами.
Как змейки быстро зазмеятся Все ручейки вдоль грязных улицев, Опять захочется смеяться Над глупым видом сытых курицев.
А сыты курицы — те люди, Которым дела нет до солнца, Сидят, как лавочники — пуды И смотрят в грязное оконце.
Шарманка весной
— «Herr Володя, глядите в тетрадь!» — «Ты опять не читаешь, обманщик? Погоди, не посмеет играть Nimmer mehr этот гадкий шарманщик!»
Золотые дневные лучи Теплой ласкою травку согрели. — «Гадкий мальчик, глаголы учи!» — О, как трудно учиться в апреле!..
Наклонившись, глядит из окна Гувернантка в накидке лиловой. Fräulein Else сегодня грустна, Хоть и хочет казаться суровой.
В ней минувшие грезы свежат Эти отклики давних мелодий, И давно уж слезинки дрожат На ресницах больного Володи.
Инструмент неуклюж, неказист: Ведь оплачен сумой небогатой! Все на воле: жилец-гимназист, И Наташа, и Дорик с лопатой,
И разносчик с тяжелым лотком, Что торгует внизу пирожками… Fräulein Else закрыла платком И очки, и глаза под очками.
Не уходит шарманщик слепой, Легким ветром колеблется штора, И сменяется: «Пой, птичка, пой» Дерзким вызовом Тореадора.
Fräulein плачет: волнует игра! Водит мальчик пером по бювару. — «Не грусти, lieber Junge, — пора Нам гулять по Тверскому бульвару.
Ты тетрадки и книжечки спрячь!» — «Я конфет попрошу у Алеши! Fräulein Else, где черненький мяч? Где мои, Fräulein Else, калоши?»
Не осилить тоске леденца! О великая жизни приманка! На дворе без надежд, без конца Заунывно играет шарманка.
Людовик XVII
Отцам из роз венец, тебе из терний, Отцам — вино, тебе — пустой графин. За их грехи ты жертвой пал вечерней, О на заре замученный дофин!
Не сгнивший плод — цветок неживше-свежий Втоптала в грязь народная гроза. У всех детей глаза одни и те же: Невыразимо-нежные глаза!
Наследный принц, ты стал курить из трубки, В твоих кудрях мятежников колпак, Вином сквернили розовые губки, Дофина бил сапожника кулак.
Где гордый блеск прославленных столетий? Исчезло все, развеялось во прах! За все терпели маленькие дети: Малютка-принц и девочка в кудрях.
Но вот настал последний миг разлуки. Чу! Чья-то песнь! Так ангелы поют… И ты простер слабеющие руки Туда наверх, где странникам — приют.
На дальний путь доверчиво вступая, Ты понял, принц, зачем мы слезы льем, И знал, под песнь родную засыпая, Что в небесах проснешься — королем.
На скалах
Он был синеглазый и рыжий, (Как порох во время игры!) Лукавый и ласковый. Мы же Две маленьких русых сестры.
Уж ночь опустилась на скалы, Дымится над морем костер, И клонит Володя усталый Головку на плечи сестер.
А сестры уж ссорятся в злобе: «Он — мой!» — «Нет — он мой!» — «Почему ж?» Володя решает: «Вы обе! Вы — жены, я — турок, ваш муж».
Забыто, что в платьицах дыры, Что новый костюмчик измят. Как скалы заманчиво-сыры! Как радостно пиньи шумят!
Обрывки каких-то мелодий И шепот сквозь сон: «Нет, он мой!» — «(Домой! Ася, Муся, Володя!») — Нет, лучше в костер, чем домой!
За скалы цепляются юбки, От камешков рвется карман. Мы курим — как взрослые — трубки, Мы — воры, а он атаман.
Ну, как его вспомнишь без боли, Товарища стольких побед? Теперь мы большие и боле Не мальчики в юбках, — о нет!
Но память о нем мы уносим На целую жизнь. Почему? — Мне десять лет было, ей восемь, Одиннадцать ровно ему.
Дама в голубом
Где-то за лесом раскат грозовой, Воздух удушлив и сух. В пышную траву ушел с головой Маленький Эрик-пастух. Темные ели, клонясь от жары, Мальчику дали приют. Душно… Жужжание пчел, мошкары, Где-то барашки блеют. Эрик задумчив: — «Надейся и верь, В церкви аббат поучал. Верю… О Боже… О, если б теперь Колокол вдруг зазвучал!» Молвил — и видит: из сумрачных чащ Дама идет через луг: Легкая поступь, синеющий плащ, Блеск ослепительный рук; Резвый поток золотистых кудрей Зыблется, ветром гоним. Ближе, все ближе, ступает быстрей, Вот уж склонилась над ним. — «Верящий чуду не верит вотще, Чуда и радости жди!» Добрая дама в лазурном плаще Крошку прижала к груди. Белые розы, орган, торжество, Радуга звездных колонн… Эрик очнулся. Вокруг — никого, Только барашки и он. В небе незримые колокола Пели-звенели: бим-бом… Понял малютка тогда, кто была Дама в плаще голубом.
В Ouchy
Держала мама наши руки, К нам заглянув на дно души. О, этот час, канун разлуки, О предзакатный час в Ouchy!